Что такое поэт? Человек, который пишет стихами?... Абрам Соббакевич
Что такое поэт? Человек, который пишет стихами? Нет, конечно. Он называется поэтом не потому, что он пишет стихами; но он пишет стихами… потому что он – сын гармонии, поэт. А.Блок.
Стихов Соббакевич успел написать немного, но какие же они разные! Приводить характерные отрывки для иллюстрации – а вот вам веселое, а вот печальное, а вот ироничное, ностальгическое… – дело безнадежное: в конце концов вместо отрывков в тексте оказывается все. И что интересно: оказывается, есть там и метафоры, и сравнения, и синекдохи с катахрезами, и все, что положено, все, что ведомо седым сверчковедам от литературоведения. Это наверно, и есть главный критерий Истинной Поэзии: узелки этого поэтического шитья настолько не лезут в глаза, сложное и выстроенное по всем законам композиции – настолько естественно, что стихи с первого (а также второго и нескольких следующих) прочтений кажутся очень простыми. Да и забываешь анализировать, чувствуя предательское желание поплакать и поклясться себе, что в следующей жизни непременно, непременно все будет иначе. И уж никак нельзя обойти вниманием исключительно сильную «национальную составляющую» – и типичную еврейскую грусть, и обаяние каменистых холмов далекого золотого Иерусалима, и незатихающую спрятанную боль по ушедшим в никуда шестимиллионным колоннам «нонкомбатантов», и такие знакомые размышления у ОВИРа, и такую национальную еврейскую любовь к ситцево-березовой России…
Соббакевич (А.И.Малинкович) о себе: «Я родился в Ленинграде в 1941 году. Войны не помню. Не помню также своих дедушек и бабушек ни с отцовской ни с материнской стороны – они погибли. Зато хорошо помню членов Политбюро, чьи портреты в рамках из электрических лампочек вывешивали на стенах Большого дома, мимо которого я ходил в школу. Я видел, как открываются железные ворота. Их охранял солдат с винтовкой и примкнутым трёхгранным штыком. Изредка удавалось заглянуть внутрь. Взгляд упирался в ещё одни железные ворота. Мрачные истории об этом заведении клубились среди нас задолго до Солженицына Во время войны в наш дом попала бомба, флигель сгорел, и открылся выход сразу на несколько улиц. Поэтому наш двор облюбовала вся окрестная шпана. Именно этим подросткам, в большинстве своём пропавшим в тюрьмах и лагерях, я благодарен сейчас за то что провёл детство не в лабиринтах дровяных полениц, а за книгой и за шахматами. Я не вписался в их компанию, хотя попытки делал. Вообще жизнь очень замысловата – если бы я не был евреем и если бы не убийцы в белых халатах, я был бы сейчас в законе и ворочал большими деньгами. Если бы, конечно, остался жив. Писать начал в школе. Мои одноклассницы были доброжелательными критиками. В армии печатал в военных газетах бравые стихи о военной и политической подготовке. Не знаю как в поэзию, но в военный паритет с лагерем империализма мои стихи внесли существенный вклад. Кое-что писал для себя, но своим критикам в погонах не показывал. Что-то подсказывало мне, что они не так сентиментальны, как мои мечтательные одноклассницы. В университете, когда я показал эти стихи филологам, они пришли в ужас и не только по формальным причинам. И я бросил писать. Так что мой голос в мощном хоре осуждения мирового сионизма не прозвучал (пришли уже и такие времена). Не писал я стихов около сорока лет. С началом перестройки работал в новой экономике (с переменным успехом), схлопотал два инфаркта и в конце концов снова начал писать...»
С вчерашним хлебом в кулаке Сидит еврей с своей еврейкой, Укрытый старой кацавейкой. Пред ними в клетке канарейка Поет на русском языке, Приемник с дохлой батарейкой И телевизор вдалеке.
Как жалко мне их, без вины Пред всей Россией виноватых, Таких родных, таких носатых, Одной лишь пенсией богатых И жуткой памятью войны.
Как трудно им живется здесь – Штаны пасхальные в заплатах, Сын в Тель-Авиве, дочка в Штатах Пока не в каменных палатах – И что получится – Бог весть...
Как горько им на склоне лет Пустые подбирать бутылки И от посылки до посылки Еврейские чесать затылки, Готовя тюрю на обед. ...
Это картина жизни целого поколения. Потрясающая картина советской нищеты: старая кацавейка (взятая, как видно, специально из Саши Черного), дохлая батарейка у приемника и замечательный штрих чуждости – канарейка, поющая на русском языке. Но нет безнадежности, есть радость, радость, что дети в безопасности, а что еще нужно бедному еврею?
Душа их в дочери и сыне И нету горечи в помине,
потому что
… детей им не достать, Всем доморощенным фашистам, Речистым, на руку нечистым, Здоровым, сытым и плечистым – А не достать – едрёна мать.
В «Игрушках» потрясающе жуткой силы образ 10 негритят: 6 млн пошли купаться в море... ха-ха, какая мелочь, как будто бы 10 фарфоровых негритят с каминной полки. И тут он дает наезд камерой, и из толпы в 6 млн выхватывает конкретного малыша с испачканной пеленкой во рву. И все это без надрыва, тихо и задумчиво.
И только в Яд Вашеме в темноте Их до сих пор, их до сих пор считают И списки бесконечные читают, Не знаю только, те или не те. Но если бабку там мою упоминают И дочь её с трёхмесячным ребёнком, В последний раз испачкавшим пелёнку Уже во рву в прохладной тесноте, То значит те.
И эта последняя усеченная строка – апогей трагической завершенности темы. Но может быть вы подумаете, что трагедийные интонации спокойной покорности – всегдашняя тема автора? Как говорится – отнюдь!
Импрессионизм
Какая баба на картине! Видать, художнику, скотине, Плеснули лишнего в бокал, И то ли он его лакал, А то ли кисточку макал С засохшей краскою в щетине.
Вот эту женскую головку, С наклоном медленным к плечу, Я позабыть давно хочу, Я вас, ей богу, не лечу – Мне на нее смотреть неловко,
Она немного бледновата И будто сдвинута слегка, И так по-детски виновато Прижата левая рука.
С плечом своим почти что голым, И может, даже под уколом, Она глаза мои мозолит, Перед братвой меня позорит. И руку положив на горло, Глядит так скромно и не гордо,
Хотя прикид ее не плох, И рядом с ней ученый лох, Весь в накрахмаленной манишке, В очках и только что от книжки. Но мать честная, видит Бог, Что с нею у него не выйдет – Она его в упор не видит, И только, только на меня Глядит, глядит, глядит с укором, Участливым каким-то взором, Ни в чем при этом не виня,
И за неслышным разговором Как будто бы насквозь сечет – Всю жизнь мою наперечет, И где больней всего печет, И про Маруську, и про Вовку, И про злодейскую ментовку, И это все берет в расчет, Немного наклонив головку.
И по щеке по задубелой Небритой, одеревенелой Такое сладкое течет...
Полная гамма удовольствия от созерцания понравившейся картины, и «художнику, скотине» – это та же дань восхищения художником, тот же восторг, который мы слышим в восклицании Пушкина «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» и которое в пуританские времена нам переводили как «ай да молодец!» А кстати, не диссонансом звучат эти «лох», «прикид», «ментовка» – да это же о том, что и теперь нашим современным молодым свойственно восхищение подлинным искусством и красотой и что они не совсем уж другие… Какая залихватская легкость в строчках, видишь, видишь эту картину, вспоминаешь – есть, есть такая картина, как же его, вот и лоха этого вижу… Истинно говорю вам: душа и мозг поэта – многорегистровый инструмент.
… но читайте дальше, читайте: Просьба, Ленинградец -– драматический сюжет безответной любви, хотя «всем обрыдла эта клетка» –
Как ты всё-таки близка мне, Нелюбимая страна. Врозь с тобою – будто болен, Вместе – корчусь от стыда, Я в самом себе не волен И не буду никогда.
И атрибуты города, прекрасного, северного, покидаемого: остров Голодай, плоскость морского пейзажа, морские суда, белые ночи… (Эмигранты) И все это – содержание и форма – совершенно и органично, без небрежности и оставляет такое цельное впечатление, что уже не думаешь о форме – рифмах, размере, мелодике, тропах… Это та самая легкость, которая дается или тщательной работой и правками или уж большому таланту – что, впрочем, уже и неважно.
«Поэт – сын гармонии; и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: во-первых – освободить звуки из родной изначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых – привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих – внести эту гармонию во внешний мир.» (А.Блок)
Автор: K. Ю. Cтapoxaмcкaя Просмотров страницы: 271
|