Любовь была... любовь еще быть может?

Больная любовь vs здоровый цинизм

Что есть любовь? Что есть она в современных ритмах больших городов, где все мы – вместе, мы – часть толпы, общества, коллектива в постоянно сужающемся пространстве, где чувство локтя становится буквальным – в бок, под ребро, и в то же время в невероятном одиночестве человеческих сердец, среди грузных тел и таких же грузных помыслов и желаний о насущном, где каждый сам по себе, каждый сам за себя, каждый в себе?

Какой у нее шанс, и есть ли он вообще, там, где всюду проникающий цинизм заменяет веру в доброе, бескорыстное и возвышенное, где скептицизм и нигилизм – здравый смысл, а грубость – современная норма? Где повсюду «любовью занимаются», «имеют секс», «имеют отношения», «встречаются», «живут гражданским браком», «сожительствуют», «спят», «трахаются», «перепихиваются», «порются», «факаются», а вот банальное «любят» – «Я ее так люблю!», «Я его больше жизни люблю!» – звучит нескладно и непривычно, за что становится почти неловко и стыдно.

Или все же не все так беспросветно, автор – пессимист, заявленное – преувеличение, а любовь была, есть и будет?

В вузах некоторых российских городов группа начинающих журналистов провела опрос: студентов, тет-а-тет, откровенно и серьезно попросили ответить на вопрос: «Что для вас значит любовь, сколько раз вы любили и что вы готовы сделать для своего любимого человека?». Самые популярные ответы были следующие: «Любовь – это когда тебе нравится девушка (молодой человек) и ты хочешь с ним быть», «Любовь – это сексуальные отношения между молодыми людьми», «Любовь – это когда хочешь создать семью с молодым человеком».

Что касается того, сколько раз молодые люди в возрасте 18-23 лет любили: «Я сейчас живу с девушкой. Это мои пятые или шестые (седьмые, восьмые и т.д.) по счету отношения», «Влюбляюсь регулярно и систематически», «Много (немало)». На встречный вопрос: «А может, настоящая любовь в жизни случается только раз?» – самый популярный ответ был: «Может. Но сейчас любят по-другому. Легко сходятся и так же легко расходятся».

Что до того, что можно сделать ради любимого человека: «Например, сделать клевый подарок», «Подраться» и «Не знаю». На встречный вопрос: «Вы могли бы отдать жизнь ради любимой девушки или своего молодого человека?» – реалистичное и правдивое: «Вряд ли», «Я не сумасшедший», «Нет». «А, например, пожертвовать работой или переехать в другой город?» – такое же здравое и совсем неромантическое: «Работу сейчас найти трудно. Гораздо легче познакомиться с девушкой», «В другой город переехать можно, если там условия жизни лучше», «Только если очень влюблен».

Как говорится, все понятно и без глубинного анализа: в отношении любви современные молодые россияне весьма практичны и совсем неромантичны. Поверхностны и торопливы, как быстротечна окружающая нас жизнь. На любовь смотрят трезво, как на одну из функций организма – «вкусно поесть», «поспать», а также «полюбить», которую нужно регулярно удовлетворять. Приятное времяпрепровождение, всплеск гормонов, выброс адреналина. Легко сошлись, так же легко разошлись…

Куда подевалась легкая дрожь во всем теле до пьянящего полуобморочного головокружения, с отдающей в виски дробью сумасшедшего сердца, готового выскочить из сдавленной огромным чувством груди от одного только присутствия любимого тобой человека? Тягостное томление влюбленного сердца днем и лихорадочная бессонница ночью, с неуклюжими, но такими искренними стихами ей, единственной и самой прекрасной на свете? Волнительное ожидание у ее дверей, первое робкое прикосновение к ее тонкой руке, током пронизывающее все тело, первый взгляд вглубь ее бездонных глаз, где все: и грусть, и радость, и обещание счастья?

Куда подевались эти крылья за спиной, когда только видишь ее взлелеянный неудержимым и воспаленным воображением образ: и случайно выбившийся из-под вязаной шапочки упрямый завиток золотых волос, и розовое от мороза ушко, и загадочную улыбку в уголках губ, целованных кем-то другим, спешащую навстречу всем радостям дня. Видеть и чувствовать всей своей сутью ее, далекую и близкую, идущую по переулку, себя, накрываемого жаркой волной с ног сшибающего, почти непереносимого чувства, и поднимаемого на этих крыльях над грешной землей, и уносимого в своих необузданных фантазиях вдаль. Когда хочется жить и умереть одновременно. Ради нее. Ради вас. Ради любви.

Ждать, томиться, страдать, не спать, знать, что она никогда не будет твоей… Надеяться, разочаровываться, верить, сомневаться, отчаиваться… Возноситься в своих мечтах под самую высь своей неуклюжей любви, падать камнем в пропасть ее кажущегося равнодушия… Осмелиться и сделать первый шаг, дать понять, что ты чувствуешь, что она тебе небезразлична, что дорога и любима… Умереть в тот же день, перестать дышать, видеть и чувствовать от того, что ее любит другой… Не находить себе места, потерять сон, аппетит, радость жизни… Найти в себе силы и возродиться из пепла своей сожженной глупой мечты и снова продолжать любить – еще крепче, еще больше, ничего не требуя и не ожидая взамен… Ликовать от каждого подаренного взгляда, от каждой случайной улыбки, от случайного прикосновения… Любить, зная, что она знает о твоей любви и что никогда твоей не будет… Любить просто так, неся свою любовь к ней как радостное бремя, от которого невозможно отказаться и без которого невозможно тоже …

Но цинизм, эта бубонная чума современного общества, ловко выдаваемая за высоколобый интеллектуализм его носителями, это теоретическое знание относительно всего на свете на основе своих узких, как правило, печальных опытов, распространяемых на всех, вызывает кривобокую усмешку в грустных углах натренированного в циничных словесных баталиях рта при одном звуке слова «любовь» и попытках расшифровать его подобным, романтическим способом.

«Какая-такая любовь?!» – зло выплевывается из прокуренных уст недоученных феминисток, потерпевших фиаско в построении отношений с мелкими для их такого огромного Я мужчинами. «Сопли, сантименты, глупость и слабость», – влет приговаривается, как им свято кажется, всё понявшими в жизни и человеке скептиками мужского рода. «Химия», «элементарная психофизическая реакция пубертатного организма», «секс, физиологическая потребность любого здорового организма – не больше».

Любовь и попытка любить по-настоящему, глубоко и искренне – сейчас явная, и совсем излишняя, слабость. Уязвимость, неуверенность, размягчение жизненного мускула в жестоком мире, в джунглях человеческих сердец, где нужно быть сильным и всегда начеку. Проявление нежности объявляется слабостью. Бескорыстной доброты – необдуманной глупостью. Трепетное отношение к женщине высмеивается, раскладывается на атомы, с указанием ошибок несчастного, посмевшего обожествить предмет своего искреннего чувства.

Здоровый, во всю глотку гогочущий, с тонким прищуром недоверчивых глаз, цинизм – повсюду. Он, как зловонный иприт, проникает везде, в каждую щелочку, в каждую неокрепшую душу, вызывая язвы и нарывы неверия, недоверия и скептицизма. Все всё знают, всё испытали, от жизни давно устали и любому дадут совет. Как правило, дельный и практичный. Цинизмом, как щитом, друг перед другом, мы прикрываем свои еще не совсем замозоленные души. В тайной надежде любить и быть любимыми, по-настоящему и до конца. А не трахаться по привычке, встречаться по выходным и удобно сожительствовать по жизни.

Знаю, сам циник…

Современные лики любви

Небезызвестный бедняцкий сын, родившийся в скотной кормушке постоялого двора, Иисус из Назарета, на протяжении всей своей недолгой жизни, проповедовал любовь к Господу Небесному, ближнему своему и своему врагу – как единственно правильный образ прожить жизнь земную (ни на одно другое человеческое качество в Новом Завете не уповается столь сильно, как на любовь).

Высоколобые литературные классики, от античности до современности, от Софокла до Достоевского, на острие мысли и чувства, в самых разных стилях и способах самовыражения также приходили к единому мнению: только любовью спасемся и уцелеем. Главный из «жуков», волосатик Джон Леннон, в перерывах между ЛСД-путешествиями и построением постельного мира во всем мире со старушкой Йоко – далекий от интеллектуального эстетства хиппи и совсем не литературный зануда, не будучи большим оригиналом, также гнусаво подытожил: «All we need is love», получив в ответ пулю (равноценный ответ).

Любовь, любовь, любовь. Любовь к женщине. Любовь к Родине. Любовь к своим детям, родителям, к тем, кто рядом. Любовь к людям… Нас так долго учили любить себе подобных, так старательно принуждали к этому чувству, так давили на мораль и нравственность, что, кажется, это разнообразие форм проявления любви, ее еще вчера огромное количество и наше стремление к качеству, сегодня вдруг взяло и в нас всех разом закончилось. Оборвалось, как натянутая струна, что устала выдавать самую высокую ноту. Скукожилось до размера горчичного зерна и провалилось в потемки наших самых широких и загадочных душ, о которых порассуждать мы мастера. А наружу, на ее место, из наших недр скакнула некая черная жаба с выпученными от ненависти глазами, обвилась вокруг шеи своими бородавчатыми лапками, и так там и повисла.

Понимаю, задаться автору столь скользкой темой – как ступить на банановую кожуру, распластанную на только что залитом катке. Как задаться целью вылечить рак последней стадии у других, будучи самому не в состоянии избавиться от элементарного насморка. И получить по высоконравственным мордасам зазубренным назубок: «Себя полечи, дохтур душ!». Душа-то у нас, по-прежнему, щедрая и широкая. Но, похоже, только в строго отведенные для этого часы и в нужном месте. Впрочем, никакого морализаторства и воззваний к эфемерной совести-довеску. Будем считать, что автор графоманит, а читатель читает от третьего нейтрального лица.

…Недавно, когда я был в командировке в малюсенькой провинциальной дыре, в дверь однокомнатной квартирки, что я снимал, позвонили. Открыв, на пороге я имел неудовольствие лицезреть соседа, чей дурной голос через стенку по вечерам выводил пьяные рулады, мешая мне сосредоточиться на Малахове или Зеленском:

– Сосед, займи на бутылку, – без лишних прелюдий выдала мне в лоб всклоченная недоличность.
– У меня нет, – я хотел захлопнуть дверь перед этим пьяным недолицом.
– Слушай, а хочешь мою жену? – он пьяно захихикал в дырку от зуба. – Она еще ничё…
– А дочку? – морда захихикала сильнее, угадав мое намерение захлопнуть дверь ему в морду… – дай, а?…

А за год до этого перед автобусной остановкой, на декабрьском бетоне лежало человеческое тело прилично одетого молодого человека с розовыми, как у деревенской девушки, щеками. Рядом стояло человек тридцать, в мирном ожидании своего автобуса или троллейбуса, и никто не обратил внимания ни на него, ни на того, кто молодого человека пытался поднять с бетона и усадить на скамейку. Никто не помог. Все торопились домой.

А еще раньше я ловил такси, чтобы успеть на банкет со своим боссом, и он, ничуть не стесняясь своего подчиненного, вытащил из остановившейся машины и избил в кровь бедного вида старуху, которая не поторопилась покинуть авто. По праву сильного. После чего со спокойной совестью отбыл на празднество, где поднимал тосты за любовь…

В этих трех случаях нет ничего экстраординарного – всё банальщина, не вызывающая даже поднятой брови. И почище, и погрязнее случалось раньше с каждым из нас. Только вот что занозой давно засело в воспаленном мозгу – так это заурядность, обыденность и совершенная равнодушная нормальность всей этой пернатой дичи. И спешка, с которой все мы торопимся подобное забыть.

Любви в нас давно нет. То есть она есть где-то на задворках наших душ, для самых-самых, в небольших дозах. Некоторые даже статьи пишут на заданную тему, называя их как-то вроде «Стоит ли дозировать любовь?», приходя к выводу, что да, на сердце нужно установить дозатор и выделять в день любви не больше трех капель, чтобы раньше срока не кончилась. А есть привычка твердить, что-де нет, нормальные мы. Неравнодушные и сердобольные. И тем, кто не согласен – в морду. А если и нет, то не мы такие – время такое. К нему и претензии предъявлять.

Любить мы разучились. У нас сплошные претензии к миру и друг к другу. Вместо того чтобы поблагодарить ближнего за проявленную в чем-либо заботу, мы выискиваем в ней недостатки. Доходит до абсурдного: из чистого альтруизма человек оказывает нам услугу, а мы его за это еще и упрекаем. Или почище: злом на добро. Так у нас нынче принято.

Наше телевидение нельзя смотреть без слез. Ощущение непреодолимое: все сошли с ума и своим сумасшествием еще и хвастаются, вывешивая свои грязные рейтузы перед всей страной. Родители судятся с детьми. Дети избавляются от родителей в домах престарелых или выкидывая их на помойку, за ненадобностью. Жены отбирают имущество и средства к существованию у бывших мужей. Бывшие мужья отбирают у бывших жен детей. Отцы насилуют несовершеннолетних сынов и дочерей. Сыновья и дочери издеваются над более слабыми одноклассниками. Слабые одноклассники, над которыми издеваются их товарищи, не в силах дать отпор своим мучителям, обливают котенка бензином и поджигают. Государство ненавидит своих граждан, а граждане ненавидят свое государство. И все это под общий гомон, что, дескать, все в порядке, все нормально и не надо преувеличивать…

Черт его знает, может, действительно все путем, как утверждают многие? В обществе, где приличнее сделать гадость ближнему и рассказать о ней, без ложного стыда, нежели о той же гадости завить вслух и не быть пригвожденным к позорному столбу с выжженным на лбу общественным вердиктом «Святоша». Мы готовы понять и простить последнего алкаша, убивца и растлителя, найдя для него слова оправдания, нежели того, кто лучше, чище и выше нас. Кто не торопится нырять в ту же отхожую яму, в которой мы все сидим. Потому что нутром чувствуем, что ближе к алкашу или убивце, нежели к тому, «исусику».

Болезнь перестаешь замечать тогда, когда свыкаешься с ней. Становишься ее частью. Ей самой. Желание же говорить, а не молчать, кричать и возмущаться говорит о том, что глаз еще не замылен и совесть не уснула. Что с создавшимся положением дел не согласен и хочешь его изменить. Что жить так, как живем, гадливо и невозможно.

Нет, конечно, любовь в нас еще не совсем не умерла. Она есть, где-то там, на окраинах нашего больного и такого большого сердца. Устав от проблем насущных, этих нескончаемых «купить» и «сделать», мы еще что-то чувствуем, наблюдая за отсутствием этой самой любви в наших ближних. Иногда мы ее достаем, повертим туда-сюда, чем-то явно недовольствуя, но показываем редко – то ли стыдясь, то ли еще что. И быстрехонько прячем обратно, чтобы никто не догадался о нашей человечности. Неловко как-то…

Автор: Игopь Tкaчeв
Просмотров страницы: 272