«Друг Аркадий, не говори красиво». Или... говори?

«С каким восторгом я встречаю
Твои чудесные глаза.
Но что-то в них я замечаю –
они не смотрят на меня.
Я опущусь на дно морское,
я поднимусь под облака.
Я все отдам тебе земное –
лишь только ты люби меня»

М. Ю. Лермонтов наверняка оценил бы по достоинству такое чудесно-вольное обращение с его «Демоном».

А это и не «Демон» вовсе – а городской романс «Очаровательные глазки». С небольшим таким «демоническим» уклоном. Образец «высокого штиля» городской мещанской речи.

Городская мещанская речь конца 19 - начала 20 века – явление уникальное. Везде слышны ее отголоски – и в цыганском романсе, и в и столь любимом нами до сих пор городском «жестоком» романсе и шансоне. Она вобрала в себя и элементы высокой поэзии, и наукообразие, и профессиональный арго, и блатную лексику.

Широко и повсеместно распространилось это явление в середине 19 века, после отмены крепостного права, когда мещанское городское сословие, уже «красиво говорящее», пополнилось выходцами из деревень, желающими приобщиться к «цивильной жизни» и «высокому слогу» и тоже выражаться красиво, поднабравшись умных оборотов «от бар и от городских», со своей обыденной речью при этом не расставаясь.

Практически все русские писатели отдали дань этой колоритной городской речи – и Куприн, и Бунин, и Чехов, и Телешов и, немного позже, Зощенко. Вспомним чеховского «Умного дворника»: «Не видать в вас никакой цивилизации. Потому что нет у вашего брата настоящей точки». Трогателен обер-кондуктор Стычкин, желающий сочетаться «узами Игуменея», и конторщик Епиходов, «совершенно приведенный в состояние духа». И все это – не с потолка, а из гущи тогдашней жизни.

А вот действительные курьезы вывесок: «Трактир Приют весны с крепкими напитками», кавказский трактир «Не уезжай голубчик мой», «Оккультист. Очки, пенсне, лорнеты, Ш. Б. Гуревич» «Моды и десу Адель Карловна», «Парикмахер мусью Жорис-Панкратов», «Мед и лимонад-газес месье Филиппа Байкова», «Профессор шансонетного искусства Андрей Захарович Серполетти». Прямо сразу хочется шансонетного искусства и канкана в профессорском исполнении.

Из высказываний, приведенных Е. П. Ивановым, специально для милых дам, увлекающихся кулинарией: «Телятина – невинность в обеде меню», «Упоение и магика с осетриной в галантире».

Высокий парикмахерский «штиль»: «Натура природы живого существа ваша прическа. Сплошное колебание всех семи чувств натуры». Парикмахер тех времен – вообще существо чувствительное, галантерейное и красоту ощущает как никто. «Ах, какое усовершенство природы и искусства их в натуре декольте».

«Я слышал чудное преданье,
Что есть волшебница одна,
Дано Мерседа ей названье,
А жизнь ее для нас темна», – «парикмахерский» романс.

Писари: «Бокс, изволите ли знать, оскорбление действием с повреждением анатомической части организма»; «Он, государи мои, рассуждением в жизни помер от веревки».

Этот «красивый штиль изъяснения» наиболее полно проявил себя в городском романсе – о жестокой или неразделенной любви, со «страстями в клочки», частенько с предательствами и «смертоубивствами».

У городского романса, перешедшего в «уголовный романс» и далее – в городской шансон и авторскую песню, была своя символика.

Например, имена. Маруся, Маруська, Манечка, Аничка – объект любви неразделенной или жертва любви трагической. Манька – предательница, изменница. Нинон, Нинета – легкомысленная воздушная кокетка. Ванька – герой-любовник, изменник и разлучник (со времен еще «Ваньки-ключника»), Саша или Сережа – друзья героя или благородные любовники. Поль или Жан – фигура трагическая, загадочная и инфернальная. Частенько не понимает сам себя.

«Он некрасив, но очень симпатичен.
В его устах сквозит любви привет.
В речах всегда был Поль нигилистичен,
Дарил Марьете из цветов букет.
Он объяснить страданий был не в силах,
И в день один он порешил с собой.
В висок наставил дуло револьвера
И кончилася жизнь, разбитая карьера»

Как правило, обозначено место действия, часто экзотическое. «В далекой солнечной и знойной Аргентине», «Есть в Италии маленький дом», «Про Барцелону вы знавали? Там андалузка есть одна» (Эта традиция сохранится и позже: «Три красавицы чудес шли по улицам Мадрида...», «В Кейптаунском порту, с какао на борту «Жанетта» поправляла такелаж»).

Итак, «Маруся отравилась, в больницу повезли»... Или того драматичнее, правда, и существенно попозже: «Маруська сразу смекнула, что дело пойдет хужей. И в грудь себе воткнула шашнадцать столовых ножей. Маруську в крематорий на тракторе везли, а Ванька – ейный хахаль – шел с флагом впереди».

Как правило, в ситуациях безвременной и трагической кончины главной героини герой-любовник впадает в раскаяние и самобичевание: «Всю жизню тебе я испортил, за все отвечу я сам. Отсыпьте, пожалуйста в портфель, мне пеплу четыреста грамм». В случае же любви неразделенной начинает угрожать самоубийством.

«Ангел Аничка прелестный,
Вам стишочек я пишу,
С сувенирчиком чудесным
Вам его преподношу.
Ах, возьмите эту розу
И идите в чудный сад.
Я из сердца вырвал занозу
И весьма свободе рад.»

«Извините, если стансы
Ваш нарушили покой.
Извините, если волны
Скроют труп мой под рекой»

«Вчера на почте был, письмо ваше читал
И со слезой горячей святым словам внимал.
Голубочек Вы, Нинета,
Клетка – к вам моя любовь.
Моя песня вся пропета,
Не начну ее я вновь.»

В общем, «и от стрелы того Амура во мне горит любви фигура».

Городской романс и мещанская речь тех времен очень вдохновили нынешних постмодернистов – и это радует. Хочется, очень хочется чтобы все это, милое, смешное, уникальное и трогательное, не ушло, не кануло, не забылось... Такой мощный культурный пласт – живой и до сих пор трогающий душу, заставляющий улыбаться... Почему бы иногда и не «говорить красиво?»

«Все-таки я не субъект какой-нибудь, и у меня в душе свой жанр есть…» А у вас?

Автор: Maшa Poмaнoфф
Просмотров страницы: 283