«Хроники Нарнии». Может ли сказка быть религиозной?

Сейчас, когда сказки Льюиса принято уважительно именовать классикой и больше хвалить, чем ругать, наверное, будет нелишним вернуться к трезвости восприятия, позабыв о коллективных восторгах и голливудских блокбастерах.

Я имею определенное право на объективность, ибо прочитал «Хроники Нарнии» еще в 1992 году, когда никто из моих знакомых о ней не слышал, и позже мог наблюдать естественную реакцию читателей после знакомства с этим циклом.

Первый вывод был таким: дети и даже подростки (если они вообще читают подобную литературу) относятся к сказкам Льюиса с гораздо большим интересом и восторгом, чем взрослые. Второй вывод более субъективен: несмотря на очевидные и часто неоправданные недостатки, эта книга не улетучивается из памяти, она оставляет в нас что-то особенное. Я думаю это «что-то» – сама личность Льюиса, точнее, его неповторимое мировосприятие. Симпатия к автору, дух которого наполняет сказки, искупает многое.

Но вернемся к недостаткам. Первый из них – волюнтаристское ребячество автора. Я специально говорю «ребячество», а не «заигрывание с детьми» (последнее я считаю крайне отрицательным качеством для детской литературы). Льюис не снисходит к детям, не сюсюкает с ними, он сам превращается в ребенка. Поэтому все нравственные дилеммы писатель легко переводит на язык детей: так, Белая Колдунья искушает Эдмунда ни чем иным, как рахат-лукумом.

Вообще «Хроники Нарнии» превосходно отображают пестрый мир детских фантазий и мечтаний, где легко соединяется несоединимое. Если кто-нибудь пытался сочинять в детстве сказки, поймет меня. Поэтому фантазии автора «Хроник» часто не хватает чувства меры и вкуса. По взрослым критериям, конечно. Вот и тащит Льюис в свои сказки ВСЁ, что он любил и любит, невзирая на стилистическую мешанину и явные заимствования. Тут и христианская апологетика, и самая разная мифология (от античной до «северной»), и рыцарские подвиги, и кругосветные приключения… В общем, настоящая карнавальная эклектика.

Недаром Льюис писал, что его художественные книги рождаются не столько из замыслов, сколько из образов. Одним из базовых образов «ЛКПШ» стало видение фавна с зонтиком. Так возник мистер Тумнус, которого встречает посреди заснеженного леса Люси. Встречает, кстати, возле… фонарного столба (еще один образ). Белая колдунья родилась из образа «королева в санях», открыто отсылающего к андерсеновской Снежной Королеве. Есть в Нарнии и свой ДАртаньян, изображенный, правда, в виде вспыльчивого и гордого мыша Рипичипа.

Не удивляйтесь, по замыслу автора, Нарния – прежде всего страна говорящих зверей, хотя, как истинный христианин, Льюис добавляет, что править в ней должны «сыновья Адама и Евы». Этот образ опять-таки родом из детства, когда Клайв с братом придумали звериную страну Бокленд (а перед этим зачитывались сказками Беатрикс Поттер о говорящих животных).

Зверями дело не ограничилось. Многие обитатели, как я уже написал, понадерганы Льюисом из самых разных мифов: здесь и фавны, и Вакх, и оборотни, и Дракон, и гномы, и даже... Дед Мороз.

Все это, на мой взгляд, – перебор. То же самое можно сказать и о сюжете, где много посторонних, чисто декоративных ответвлений и надуманных приключений, не играющих в повествовании такой уж важной роли. Все это – попытка развлечь ребенка, а не взрослого читателя. Развлекать Льюис, конечно, умел, но в этом плане он ушел недалеко от обычной второстепенной детской литературы. Та же «Страна Оз» Ф. Баума или «Карлсон» А. Линдгрен в этом плане гораздо оригинальнее и занимательнее сказочного «салата» «Хроник Нарнии». Но дело в том, что, даже погрузившись в сказку, Льюис не забыл о своем таланте проповедника. Во время написания «ЛКПШ», когда автор и сам еще не знал, куда ведет его история, среди говорящих животных появился «великолепный лев» Аслан. Не будь его, наверное, не было бы и никаких «Хроник Нарнии».

К.С.Льюис:
«…Имя я взял из «Тысячи и одной ночи». Так по-тюркски будет лев. Сам я произношу «Аслан». Разумеется, я имел в виду Льва от колена Иудина (1. Откр. 5.5)…»

(Кадр из фильма ''Лев, Колдунья и волшебный шкаф'')
Вместе с Асланом в Нарнию проникло христианство. Сказка превратилась в увлекательную притчу, а Льюис продолжил проповедовать. Теперь – в сказке.

Признаюсь, что появление в Нарнии Аслана вызвало у меня весьма смешанные чувства. Конечно, книга приобрела глубину, а сюжет – путеводную нить. Но с этого момента она перестала быть чистой Сказкой. Ведь одно из качеств настоящей волшебной сказки – ее определенная замкнутость, ирреальность, точнее, воссоздание иной реальности. А если читатель видит плохо прикрытые аллюзии и аллегории, то это уже не сказка, а в худшем случае – басня, в лучшем – притча.

Льюис создал притчу, при этом – притчу христианскую. Если платяной шкаф уводит детей из нашего мира, то Аслан их туда возвращает – возвращает (в прямом и переносном смысле) вместе с читателем. «Хроники Нарнии» – это увлекательный катехизис с блестящими аналогиями, это чудесная попытка взглянуть на христианство под необычным углом, оживить восприятие истин, затертых от постоянного употребления к месту и не к месту. Но полного доверия к этой сказке, по крайней мере, у читателя, знакомого с Библией, уже не возникает. Льюис написал «религиозную сказку», возможно лучшую из всех религиозных сказок, но дух Волшебства был в ней убит. «Хроники Нарнии» стали как бы очередным эссе в ряду льюисовской апологетики.

Сегодня, когда Библия, хотя бы в общих чертах, известна каждому, аллегории Льюиса просто выпирают наружу. Безусловно, Великий Лев Аслан – это Нарнийский образ Бога. Точнее, Бога-сына. На это указывает то, что его называют «Сыном Императора-за-морем». Аслан всегда приходит с Востока, а в «ПУП» на Краю Света лев превращается в ягненка (агнца) и свершает трапезу, как в конце Евангелия от Иоанна. И уж совсем откровенно и неприкрыто изображается Льюисом сцена распятия и воскресения Аслана.

Конечно, это не совсем распятие. Писатель изобразил эту сцену как добровольное самопожертвование Аслана ради предателя Эдмунда, голову которого требует Колдунья. Она говорит: «Рассказать, что написано на том самом Каменном Столе, возле которого мы стоим? …Вы не хуже меня знаете Магию, которой подвластна Нарния с давних времен. Вы знаете, что согласно ей каждый предатель принадлежит мне. Он – моя законная добыча, за каждое предательство я имею право убить. …Неужели ты думаешь, твой повелитель может силой лишить меня моих законных прав? Он слишком хорошо знает, что такое Тайная Магия. Он знает, что, если я не получу крови, как о том сказано в Древнем Законе, Нарния погибнет от огня и воды».

Безусловно, Каменный стол – это прообраз Моисеевых скрижалей, а Древний Закон – Ветхий завет с его принципом «око за око». И Аслану, чтобы спасти Эдмунда, приходится повторить подвиг Христа – отдать себя на глумление и добровольное заклание, чтобы искупить грех падшего Сына Адама. Естественно, эпилог этого действа можно предугадать заранее – Аслан воскресает. Новый завет сменяет старый.

Столь грубое перенесение важнейшей евангельской драмы в сказку настолько шокировало меня, что я чуть не бросил читать остальные «Хроники». Не из-за особого благочестия, а скорее из-за неуместности жертвы Христа посреди сообщества фавнов и говорящих животных, как бы ни оправдывал подобный прием сам автор.

Впрочем, дальше подобной художественной «беспардонности» (кроме агнца в конце 5-й книги) Льюис не пошел. Наоборот, многие описания Аслана сделаны автором просто блестяще. Мне даже кажется, что мало кому из проповедников удавалось столь сжато, метко и, главное, доступно выразить то восприятие Бога, которое неверующему кажется нелепым и парадоксальным. Например, то, что Бог может одновременно быть страшным и добрым, милостивым и суровым, великим и малым, далеким и близким.

В «Хрониках Нарнии»достаточно библейских аллюзий. Здесь есть и свое Сотворение мира, и свой Апокалипсис. Есть и королева Джадис, подобно Змию искушающая Дигори не относить Аслану животворное яблоко, а использовать его для своих целей (излечить умирающую мать). Правда, в отличие от библейской истории искусительница терпит неудачу.

Есть в Нарнии и сцена «рождения нового человека во Христе», когда Юстэс из-за алчности и эгоизма превратившийся в Дракона, пытается снять с себя чешуйчатую кожу, но понимает, что без Аслана это сделать невозможно – всякий раз вырастает новая.

Последняя же книга цикла вообще являет собой краткий пересказ Апокалипсиса. Старый и хитрый Обезьян, найдя львиную шкуру, облачает в нее глупого кроткого ослика Недотепу и выдает его за Аслана. Мало того, он утверждает, что ужасная богиня тархистанцев Таш (которой приносят человеческие жертвы) и Аслан – одно и то же (вам это ничего не напоминает?). Так именем Нарнийского бога начинают твориться злодеяния. В итоге – даже раскрыв обман, многие обитатели Нарнии полностью теряют веру.

Образ Обезьяна прямо отсылает нас к средневековой метафоре – «Антихрист – обезьяна Христа». Дальнейшие события также отображают христианскую эсхатологию. В битве за Нарнию погибают все. Погибает и сама Нарния, но Нарния «земная», не настоящая. Для тех, кто выдержал испытание, Аслан распахивает последнюю дверь, ведущую в истинную «платоновскую» Нарнию, а закрывает ее Верховный король Питер (вот вам еще одна аналогия – с апостолом Петром, привратником у дверей Рая). В это же время в нашем мире все участники нарнийской истории гибнут в большой железнодорожной катастрофе.

Образ Аслана был настолько впечатляющим для детского сознания, что к Льюису даже стали приходить тревожные письма из верующих семей. Так, мать девятилетнего американского мальчика Лоренс сообщила писателю, что ее сын боится того, что любит Аслана больше, чем Иисуса. Льюис немедленно ответил ей, что «…Лоренс не может на самом деле любить Аслана больше, чем Иисуса, даже если ему кажется, что это так. Все слова и дела Аслана, за которые Лоренс его любит, сказал или совершил Иисус. Так что когда Лоренс думает, что любит Аслана, он на самом деле любит Иисуса, и, может быть, любит Его больше, чем прежде. Разумеется, у Аслана есть то, чего нет у Иисуса, – я про львиное тело. Если Лоренса пугает, что львиное тело нравится ему больше человеческого, думаю, он зря тревожится. Господь знает все про воображение маленького мальчика (которое Сам сотворил), знает и то, что в определенном возрасте очень привлекательна идея дружелюбного говорящего зверя. Поэтому, думаю, Он не обидится, что Лоренсу нравится львиное тело. В любом случае, когда Лоренс подрастет, это чувство отомрет само, без всяких с его стороны усилий. Так что пусть не волнуется».

«Иногда и сам я думаю, что мы не хотим рая, но много чаще я не знаю, хотим ли мы чего-нибудь еще». (К.С. Льюис «Страдание»)

После Льва Аслана вторым достоинством «Хроник Нарнии» является наглядное вскрытие истоков пороков и зла. В те времена, когда создавалась эта сказка, для христианина-Льюиса не было большего зла, нежели циничный самодовольный аморализм и прагматизм английских снобов-интеллектуалов (характерными персонажами этой среды является семья Юстаса из 5-й книги цикла).

Недаром такие обычные пороки, как жадность, развратность и трусость занимают писателя несравнимо меньше, нежели источник всех зол – гордыня. Здесь он в очередной раз перекликается с Честертоном, который до того не терпел самодовольства «псевдоинтеллектуалов», что откровенно симпатизировал «простому люду», не потерявшему моральных принципов и здравого смысла.

Недаром и Льюис делает первыми королями Нарнии обычного кэбмена и его жену, противопоставляя их «оккультисту» дяде Эндрю и жестокой надменной королеве Джадис, которые говорят: «Наш удел высок и мы одиноки». Льюис показывает, что те, кто считает себя выше и лучше остальных людей, не задумываясь, пожертвуют миллионами жизней ради достижения своей цели, а иногда даже просто ради развлечения.

Но самое главное даже не это. Какое дело ведьме или Юстасу до страданий своих ближних? Однако Льюис убежден: гордыня не приносит счастья в первую очередь самим гордецам. Они своими руками помещают себя в крайне неприятный и безысходный мир. Ведьма Джадис съевшая запретное яблоко из сада Аслана, конечно, обретает бессмертие, но «…что есть вечная жизнь для этого сердца? Это лишь вечные беды, и она уже чувствует это. Каждый получает, что хочет, но не каждый радуется этому».

Как выглядит окружающий мир сквозь призму греха можно увидеть на примере дневника Юстаса – этого непрерывного нытья, где во всех бедах обвиняется кто угодно, кроме него самого:
«…Каспиан и Эдмунд ужасно грубо обращаются со мной. В ту ночь, когда мы потеряли мачту, теперь остался только обрубок, несмотря на то, что я чувствовал себя скверно, они заставили меня вылезти на палубу и вкалывать, как раба. Люси подлила масла в огонь, заявив, что Рипичип очень хотел пойти поработать, только он слишком мал. Удивляюсь, неужели она не видит, что эта маленькая скотина делает все только из хвастовства.
…Теперь я целыми днями лежу на своей койке и не вижу никого, кроме Люси, пока эти двое дьяволов не приходят спать. Люси немножко дает мне из своей порции воды. Она говорит, что девочки не так сильно хотят пить, как мальчики. Мне это и раньше приходило в голову».

Худшая из тюрем – это тюрьма, воздвигнутая своими руками внутри самого себя. Яркой иллюстрацией этого тезиса служат крайне приземленные и эгоистичные гномы. Вся их стойкость и выносливость направлена лишь на достижение своих узких целей. «Гномы для гномов» – с националистическим упорством твердят они. Им все равно, кто победит врагов – Аслан или Белая Колдунья, их интересует только личная выгода. Они не доверяют никому, кроме самих себя, и в последней книге цикла это закоснелое недоверие не в силах изменить даже Аслан. Гномы сами создают себе маленький ад, когда отказываются покинуть свою тюрьму, а лишь повторяют: «Во всяком случае, здесь нет Обманщика. Мы никому не позволим обманывать нас».

К.С. Льюис «Последняя Битва»:
«– Вот видите, – промолвил Аслан, – они не позволяют нам помочь им. Они выбрали хитрость вместо веры. Их тюрьма внутри них, и потому они в тюрьме. Они так боятся быть обманутыми, что не могут выйти из нее».

К.С. Льюис «Страдание»:
«…выдвигают возражение, что окончательная утрата хотя бы одной души означает поражение всемогущества. И так оно и есть. Создав существа со свободной волей, Всемогущий с самого начала признает возможность такого поражения. То, что вы называете поражением, я называю чудом – ибо создание отличных от Себя объектов и обретение таким образом возможности встретить в каком то смысле сопротивление со стороны собственного создания, представляет собой самый поразительный и невообразимый из всех подвигов, признаваемых нами за Божеством. Я охотно верю, что прОклятые, в некотором смысле, добиваются успеха и до конца остаются мятежниками, что двери ада заперты изнутри. Я не имею в виду, что эти духи не могут пожелать выйти из ада – в некотором неопределенном смысле, в каком завистливый человек «желает» быть счастливым. Но они наверняка не могут напрячь волю даже для первых предварительных стадий самоотречения, которое является для души единственным средством достичь какого-либо блага. Они вечно пользуются той жуткой свободой, которой они требовали, и поэтому они порабощены самим себе, тогда как благоденствующие, всегда преклоняющиеся в повиновении, становятся на протяжении вечности все свободнее и свободнее».

Не изменившись, не доверившись Богу, человек не в состоянии войти в Рай. Не умеющий радоваться где найдет радость? Так дядя Эндрю вместо прекрасного пения Аслана слышит только ужасный рев. Грехи искажают мир вокруг нас, лишают нас внутреннего слуха и зрения, лишают нас надежды…

Одна из самых трогательных и драматичных сцен «Хроник Нарнии» приоткрывает нам психологию этой надежды. Когда ведьма вводит героев в гипнотический транс и начинает убеждать их, что нет другого мира, кроме ее мрачного подземелья, что Солнце – это всего лишь выдумка человека, увидевшего лампу, и что никакого Аслана нет, ее противником выступает квакль Хмур – самый пессимистичный (!), но обладающий твердой верой персонаж. Ведь настоящая вера не зависит от минутного настроения или благополучия.

К.С. Льюис «Серебряное Кресло»:
«– …Минуточку внимания, мадам. Все, что вы сказали, верно. Я всегда хочу знать худшее и держаться как можно лучше. Потому спорить не стану. Допустим, мы видели во сне или выдумали все это: деревья, траву, солнце, звезды и даже Аслана. Но тогда выдумка лучше и важнее реальности. Допустим, это мрачное место и есть единственный мир. Тогда он никуда не годится. Может, мы и дети, играющие в глупую игру. Но четверо детей создали игрушечный мир, который лучше вашей реальной ямы. Я не предам игрушечного мира. Я останусь с Асланом, даже если Аслана нет. Я буду жить, как нарниец, даже если нет Нарнии. Благодарю за ужин, но мы четверо покинем ваш двор, вступим в темноту и будем всю жизнь искать дорогу наверх. Не думаю, что жизнь эта будет долгой, но стоит ли о том жалеть, если мир таков, каким вы его описали».

Когда один из прагматиков насмешливо укорил Льюиса, что его книги не приносят практической пользы, по ним не научишься строить лодку, то он спокойно ответил: «Не научишься, зато будешь знать, как себя вести, если когда-нибудь окажешься на борту тонущего корабля».

К.С. Льюис, из предисловия к книге «Лев, Колдунья и платяной шкаф»:
«Милая Люси. Я написал эту историю специально для тебя, но, когда я принимался за нее, я еще толком не понимал, что девочки растут быстрее, чем пишутся книги. И вот теперь ты уже слишком большая для сказок, а к тому времени, когда эту сказку напечатают и выпустят в свет, станешь еще старше. Но когда-нибудь ты дорастешь до такого дня , когда вновь начнешь читать сказки. Тогда ты снимешь эту книжечку с верхней полки, стряхнешь с нее пыль, а потом скажешь мне, что ты о ней думаешь. Возможно к тому времени я так состарюсь, что не услышу и не пойму ни слова, но и тогда я по-прежнему буду любящим тебя дядюшкой Клайвом С. Льюисом».

Автор: Cepгeй Kypий
Просмотров страницы: 304