«Хроники Нарнии». Может ли сказка быть религиозной?

К середине 1940-х годов К.С. Льюис был уже довольно известен. Известен прежде всего как блестящий популяризатор христианства, эдакий апологет для безбожников. Тот, кто прочитает «Письма Баламута» возможно удивится тому, что в произведении, созданном в столь неспокойное время, война упоминается крайне скупо. Льюис вкладывает в уста беса-искусителя убеждение, что зло и грех разъедают душу человека изнутри – незаметно и постепенно рождаясь из самых бытовых мелочей. И вот это, по мнению Льюиса, гораздо страшнее того зла, что бушует снаружи. Мало того, именно гибель героя от бомбежки помешала бесу довести искушение до конца.

Сразу оговоримся: пацифизмом, модным перед войной в среде «высоколобых», ни Льюис, ни Толкин не страдали. Во-первых, оба они воевали в Первую мировую добровольцами. Во-вторых, это хорошо видно из их произведений, где от открытого вооруженного столкновения со злом никто не уходит.

В первой книге «Хроник Нарнии» война также упоминается мимоходом – буквально в нескольких первых строчках. Там говорится, как четырех детей, чтобы уберечь от бомбежек, вывозят из Лондона в сельскую местность в дом профессора. И все. Да и эти строчки остались в сказке лишь потому, что имели под собой реальную основу.

В дом Льюиса из Лондона были действительно эвакуированы четверо ребят и однажды один из них спросил хозяина, а что находится за стоящим в доме платяным шкафом. Сей невинный вопрос подобно брошенному камню всколыхнул омут памяти писателя. Думаю, не буду оригинален, если скажу, что для многих из нас в детстве большие темные шкафы обладали притягательной силой, смешанной с опаской. Их боялись, и в них прятались. Вот и Льюис вспомнил, как давным-давно прятался в похожем шкафу с братом Уоррни, где отгородившись от остального мира, они рассказывали друг другу фантастические истории.

Так на свет стала появляться еще одна история. Она повествовала о четырех детях, проникших через волшебный шкаф в сказочную страну Нарнию. Впрочем, сначала Льюис написал только затравку, а к книге вернулся спустя несколько лет. Называлась она «Лев, Колдунья и платяной шкаф».

Из писем К.С. Льюиса:
«…Думаю, мне не надо напоминать вам, что четкая классификация книг по возрастным группам, столь любезная сердцу издателя, имеет мало общего с действительностью. Тот, кого сейчас упрекают. что он слишком стар для детских книг, в детстве выслушивал упреки, что читает слишком серьезную литературу. Достойные читатели не подчиняются расписанию.
Точно не скажу, почему однажды я вдруг почувствовал, что не просто сказка, а сказка для детей – это как раз то, что я должен написать, хоть убей».

Когда Льюис впервые представил на суд Толкина главы из «Льва, Колдуньи...», тот отозвался о них крайне неодобрительно и впоследствии своего мнения не изменил. Во-первых, он нашел сказку Льюиса крайне «аллегоричной» (к аллегориям, тем более религиозным, Толкин относился с неприязнью), во-вторых, сравнил ее с ненатуральным салатом, где без разбору смешались самые несопоставимые вещи. Мнение друга Льюис уважал, поэтому чуть не бросил писать. Но было уже поздно. К тому времени Льюис прикипел к Нарнии всей душой, и рискнул в 1950 году представить «Льва, Колдунью...» на суд читательской аудитории…

Те, кто знаком со всеми книгами цикла «Хроники Нарнии» наверное удивятся: ведь по хронологии событий «ЛКПШ» – отнюдь не первая, а вторая книга цикла. Дело в том, что этот стройный вид «Хроники» обрели задним числом, а сначала издавались в совершенно произвольном порядке.
Вот хронология их издания: «Лев, Колдунья и Платяной Шкаф» (1950), «Принц Каспиан» (1951), «Плавание «Утреннего путника» (1952), «Серебряное Кресло» (1953), «Конь и его Мальчик» (1954), «Племянник Чародея» (1955), «Последняя Битва» (1956).

Из писем К.С. Льюиса:
«Я не планировал писать несколько сказок... Когда я работал над «Львом, Колдуньей...», я не знал, что буду писать что-то еще. Затем я написал продолжение – «Принц Каспиан» и все еще не думал, что будет что-то еще, а когда я закончил «Плавание «Утреннего путника», я был абсолютно уверен, что это последняя хроника. Но, как оказалось, я ошибался. …Я даже не уверен, что оставшиеся хроники были написаны в том порядке, в каком они были опубликованы».

Лично для меня, как читателя, это многое объясняло. И то, почему в «Льве, Колдунье...» автор убеждает меня, что я не знаю, кто такой Аслан (ведь из «Племянника Чародея» читатель об этом уже извещен). И то, почему те же «Племянник...» и «Конь и его мальчик» НАПИСАНЫ на порядок лучше, чем весьма неровная «Лев, колдунья...» (мастерство Льюиса постепенно росло). Забавно, что первая книга цикла была написана позже всех остальных. Поэтому пришлось попридержать выход «Последней битвы», чтобы конец истории Нарнии не опередил ее начало.

Поначалу литературная критика не приняла сказку Льюиса всерьез, но тут вмешались читатели. Растущая от книги к книге популярность «Хроник Нарнии» заставила присмотреться к этой книге повнимательней...

«Хроники Нарнии». Может ли сказка быть религиозной?

Сейчас, когда сказки Льюиса принято уважительно именовать классикой и больше хвалить, чем ругать, наверное, будет нелишним вернуться к трезвости восприятия, позабыв о коллективных восторгах и голливудских блокбастерах.

Я имею определенное право на объективность, ибо прочитал «Хроники Нарнии» еще в 1992 году, когда никто из моих знакомых о ней не слышал, и позже мог наблюдать естественную реакцию читателей после знакомства с этим циклом.

Первый вывод был таким: дети и даже подростки (если они вообще читают подобную литературу) относятся к сказкам Льюиса с гораздо большим интересом и восторгом, чем взрослые. Второй вывод более субъективен: несмотря на очевидные и часто неоправданные недостатки, эта книга не улетучивается из памяти, она оставляет в нас что-то особенное. Я думаю это «что-то» – сама личность Льюиса, точнее, его неповторимое мировосприятие. Симпатия к автору, дух которого наполняет сказки, искупает многое.

Но вернемся к недостаткам. Первый из них – волюнтаристское ребячество автора. Я специально говорю «ребячество», а не «заигрывание с детьми» (последнее я считаю крайне отрицательным качеством для детской литературы). Льюис не снисходит к детям, не сюсюкает с ними, он сам превращается в ребенка. Поэтому все нравственные дилеммы писатель легко переводит на язык детей: так, Белая Колдунья искушает Эдмунда ни чем иным, как рахат-лукумом.

Вообще «Хроники Нарнии» превосходно отображают пестрый мир детских фантазий и мечтаний, где легко соединяется несоединимое. Если кто-нибудь пытался сочинять в детстве сказки, поймет меня. Поэтому фантазии автора «Хроник» часто не хватает чувства меры и вкуса. По взрослым критериям, конечно. Вот и тащит Льюис в свои сказки ВСЁ, что он любил и любит, невзирая на стилистическую мешанину и явные заимствования. Тут и христианская апологетика, и самая разная мифология (от античной до «северной»), и рыцарские подвиги, и кругосветные приключения… В общем, настоящая карнавальная эклектика.

Недаром Льюис писал, что его художественные книги рождаются не столько из замыслов, сколько из образов. Одним из базовых образов «ЛКПШ» стало видение фавна с зонтиком. Так возник мистер Тумнус, которого встречает посреди заснеженного леса Люси. Встречает, кстати, возле… фонарного столба (еще один образ). Белая колдунья родилась из образа «королева в санях», открыто отсылающего к андерсеновской Снежной Королеве. Есть в Нарнии и свой Д'Артаньян, изображенный, правда, в виде вспыльчивого и гордого мыша Рипичипа.

Не удивляйтесь, по замыслу автора, Нарния – прежде всего страна говорящих зверей, хотя, как истинный христианин, Льюис добавляет, что править в ней должны «сыновья Адама и Евы». Этот образ опять-таки родом из детства, когда Клайв с братом придумали звериную страну Бокленд (а перед этим зачитывались сказками Беатрикс Поттер о говорящих животных).

Зверями дело не ограничилось. Многие обитатели, как я уже написал, понадерганы Льюисом из самых разных мифов: здесь и фавны, и Вакх, и оборотни, и Дракон, и гномы, и даже... Дед Мороз.

Все это, на мой взгляд, – перебор. То же самое можно сказать и о сюжете, где много посторонних, чисто декоративных ответвлений и надуманных приключений, не играющих в повествовании такой уж важной роли. Все это – попытка развлечь ребенка, а не взрослого читателя. Развлекать Льюис, конечно, умел, но в этом плане он ушел недалеко от обычной второстепенной детской литературы. Та же «Страна Оз» Ф. Баума или «Карлсон» А. Линдгрен в этом плане гораздо оригинальнее и занимательнее сказочного «салата» «Хроник Нарнии». Но дело в том, что, даже погрузившись в сказку, Льюис не забыл о своем таланте проповедника. Во время написания «ЛКПШ», когда автор и сам еще не знал, куда ведет его история, среди говорящих животных появился «великолепный лев» Аслан. Не будь его, наверное, не было бы и никаких «Хроник Нарнии».

К.С.Льюис:
«…Имя я взял из «Тысячи и одной ночи». Так по-тюркски будет лев. Сам я произношу «Аслан». Разумеется, я имел в виду Льва от колена Иудина (1. Откр. 5.5)…»

Вместе с Асланом в Нарнию проникло христианство. Сказка превратилась в увлекательную притчу, а Льюис продолжил проповедовать. Теперь – в сказке.

Признаюсь, что появление в Нарнии Аслана вызвало у меня весьма смешанные чувства. Конечно, книга приобрела глубину, а сюжет – путеводную нить. Но с этого момента она перестала быть чистой Сказкой. Ведь одно из качеств настоящей волшебной сказки – ее определенная замкнутость, ирреальность, точнее, воссоздание иной реальности. А если читатель видит плохо прикрытые аллюзии и аллегории, то это уже не сказка, а в худшем случае – басня, в лучшем – притча.

Льюис создал притчу, при этом – притчу христианскую. Если платяной шкаф уводит детей из нашего мира, то Аслан их туда возвращает – возвращает (в прямом и переносном смысле) вместе с читателем. «Хроники Нарнии» – это увлекательный катехизис с блестящими аналогиями, это чудесная попытка взглянуть на христианство под необычным углом, оживить восприятие истин, затертых от постоянного употребления к месту и не к месту. Но полного доверия к этой сказке, по крайней мере, у читателя, знакомого с Библией, уже не возникает. Льюис написал «религиозную сказку», возможно лучшую из всех религиозных сказок, но дух Волшебства был в ней убит. «Хроники Нарнии» стали как бы очередным эссе в ряду льюисовской апологетики.

Сегодня, когда Библия, хотя бы в общих чертах, известна каждому, аллегории Льюиса просто выпирают наружу. Безусловно, Великий Лев Аслан – это Нарнийский образ Бога. Точнее, Бога-сына. На это указывает то, что его называют «Сыном Императора-за-морем». Аслан всегда приходит с Востока, а в «ПУП» на Краю Света лев превращается в ягненка (агнца) и свершает трапезу, как в конце Евангелия от Иоанна. И уж совсем откровенно и неприкрыто изображается Льюисом сцена распятия и воскресения Аслана.

Конечно, это не совсем распятие. Писатель изобразил эту сцену как добровольное самопожертвование Аслана ради предателя Эдмунда, голову которого требует Колдунья. Она говорит: «Рассказать, что написано на том самом Каменном Столе, возле которого мы стоим? …Вы не хуже меня знаете Магию, которой подвластна Нарния с давних времен. Вы знаете, что согласно ей каждый предатель принадлежит мне. Он – моя законная добыча, за каждое предательство я имею право убить. …Неужели ты думаешь, твой повелитель может силой лишить меня моих законных прав? Он слишком хорошо знает, что такое Тайная Магия. Он знает, что, если я не получу крови, как о том сказано в Древнем Законе, Нарния погибнет от огня и воды».

Безусловно, Каменный стол – это прообраз Моисеевых скрижалей, а Древний Закон – Ветхий завет с его принципом «око за око». И Аслану, чтобы спасти Эдмунда, приходится повторить подвиг Христа – отдать себя на глумление и добровольное заклание, чтобы искупить грех падшего Сына Адама. Естественно, эпилог этого действа можно предугадать заранее – Аслан воскресает. Новый завет сменяет старый.

Столь грубое перенесение важнейшей евангельской драмы в сказку настолько шокировало меня, что я чуть не бросил читать остальные «Хроники». Не из-за особого благочестия, а скорее из-за неуместности жертвы Христа посреди сообщества фавнов и говорящих животных, как бы ни оправдывал подобный прием сам автор.

Впрочем, дальше подобной художественной «беспардонности» (кроме агнца в конце 5-й книги) Льюис не пошел. Наоборот, многие описания Аслана сделаны автором просто блестяще. Мне даже кажется, что мало кому из проповедников удавалось столь сжато, метко и, главное, доступно выразить то восприятие Бога, которое неверующему кажется нелепым и парадоксальным. Например, то, что Бог может одновременно быть страшным и добрым, милостивым и суровым, великим и малым, далеким и близким.

В «Хрониках Нарнии»достаточно библейских аллюзий. Здесь есть и свое Сотворение мира, и свой Апокалипсис. Есть и королева Джадис, подобно Змию искушающая Дигори не относить Аслану животворное яблоко, а использовать его для своих целей (излечить умирающую мать). Правда, в отличие от библейской истории искусительница терпит неудачу.

Есть в Нарнии и сцена «рождения нового человека во Христе», когда Юстэс из-за алчности и эгоизма превратившийся в Дракона, пытается снять с себя чешуйчатую кожу, но понимает, что без Аслана это сделать невозможно – всякий раз вырастает новая.

Последняя же книга цикла вообще являет собой краткий пересказ Апокалипсиса. Старый и хитрый Обезьян, найдя львиную шкуру, облачает в нее глупого кроткого ослика Недотепу и выдает его за Аслана. Мало того, он утверждает, что ужасная богиня тархистанцев Таш (которой приносят человеческие жертвы) и Аслан – одно и то же (вам это ничего не напоминает?). Так именем Нарнийского бога начинают твориться злодеяния. В итоге – даже раскрыв обман, многие обитатели Нарнии полностью теряют веру.

Образ Обезьяна прямо отсылает нас к средневековой метафоре – «Антихрист – обезьяна Христа». Дальнейшие события также отображают христианскую эсхатологию. В битве за Нарнию погибают все. Погибает и сама Нарния, но Нарния «земная», не настоящая. Для тех, кто выдержал испытание, Аслан распахивает последнюю дверь, ведущую в истинную «платоновскую» Нарнию, а закрывает ее Верховный король Питер (вот вам еще одна аналогия – с апостолом Петром, привратником у дверей Рая). В это же время в нашем мире все участники нарнийской истории гибнут в большой железнодорожной катастрофе.

Образ Аслана был настолько впечатляющим для детского сознания, что к Льюису даже стали приходить тревожные письма из верующих семей. Так, мать девятилетнего американского мальчика Лоренс сообщила писателю, что ее сын боится того, что любит Аслана больше, чем Иисуса. Льюис немедленно ответил ей, что «…Лоренс не может на самом деле любить Аслана больше, чем Иисуса, даже если ему кажется, что это так. Все слова и дела Аслана, за которые Лоренс его любит, сказал или совершил Иисус. Так что когда Лоренс думает, что любит Аслана, он на самом деле любит Иисуса, и, может быть, любит Его больше, чем прежде. Разумеется, у Аслана есть то, чего нет у Иисуса, – я про львиное тело. Если Лоренса пугает, что львиное тело нравится ему больше человеческого, думаю, он зря тревожится. Господь знает все про воображение маленького мальчика (которое Сам сотворил), знает и то, что в определенном возрасте очень привлекательна идея дружелюбного говорящего зверя. Поэтому, думаю, Он не обидится, что Лоренсу нравится львиное тело. В любом случае, когда Лоренс подрастет, это чувство отомрет само, без всяких с его стороны усилий. Так что пусть не волнуется».

Автор: Cepгeй Kypий
Просмотров страницы: 318