Злой Чехов? Свободный Чехов. Мой Чехов!

Детство

30 ноября 2013 года умер Юрий Яковлев. Да, 85. Да, болезни. Да, уходят актеры, на которых мы выросли, привыкли к их бытию, как к чему-то неизменному. Увы… Еще долго Юрий Яковлев будет приходить в наши дома незадачливым женихом Ипполитом, весельчаком-гусаром Ржевским или бархатно-закадровым голосом из «Берегись автомобиля». Для меня лично он навсегда останется князем Мышкиным с неповторимо-лучистым взглядом и деликатнейшим Антоном Павловичем Чеховым из телеспектакля «Насмешливое мое счастье».

Эх, миновала пора телеспектаклей, пришла пора телесериалов. Все больше рейтинги гони, да горячие новости подавай, разбавленные бесконечными кулинарными программами и рекламой, куда же без нее, родимой! Если что для души, для раздумья, так это глубоко после полуночи, когда нормальный здравомыслящий человек, которому завтра в 8.30 на работу, уже спит. Но я не об этом сейчас.

В одном из последних интервью Яковлеву задали вопрос: «С кем из сыгранных своих персонажей вы бы хотели встретиться, если бы была такая возможность?» Он ответил, что с Чеховым. И задал бы ему при встрече, пожалуй, один вопрос: «Антон Павлович, бывали ли вы злым?» «Думаю, он ответил бы «Да», – помолчав, сказал Яковлев.

Злой Чехов. Моему привычно-любящему сознанию трудно даже на письме сочетать эти два слова, не то чтобы произнести. В конце концов, что мы знаем о Чехове? О, бесконечно много и, возможно, ничего! Один из хрестоматийных авторов, портретами которых были украшены школьные кабинеты литературы и чьи портреты в учебниках мы бессовестно разрисовывали. Какими только эпитетами не награждают Чехова в бесчисленных критических статьях и очерках. «Певец сумерек», «непревзойденный мастер короткого рассказа», «мастер лирического пейзажа», «мастер подтекста или подводного течения», «автор сверкающего, доброго юмора и беспощадной сатиры», «талантливый драматург» и т.д. и т.п.

Было бы слишком долго и нудно пересказывать все написанное о Чехове. Во-первых, это невозможно, во-вторых, не нужно. Человек, вплотную изучающий или интересующийся творчеством Чехова, скорее всего, имеет представление обо всех этих фундаментальных исследованиях. Я же попытаюсь осмыслить словосочетание «Злой Чехов». Уж больно оно необычно и, кажется, было глубоко продумано покойным артистом.

Итак, родился Антон Павлович 29 января 1860 года в Таганроге – небольшом городке на берегу Азовского моря. Был третьим сыном в семье бывшего приказчика Павла Чехова, ставшего хозяином мелочной лавки. Если судить по словам героя индийского фильма «Бродяги», сын порядочного человека должен быть непременно порядочным человеком, а сын вора – вором. В общем, следовать по пути родителей.

Коммерсантом писатель Чехов не стал, да и отец его особой страсти к торговле не питал. Павел Чехов был художником в душе. Одаренность его была разносторонней. Он самоучкой выучился играть на скрипке, писал красками, увлекался иконописью. Антон Павлович говорил о себе и о своих братьях и сестре: «Талант в нас – со стороны отца, а душа – со стороны матери». Самым сильным увлечением отца Чехова был созданный им церковный хор, где основные партии исполняли его сыновья.

Когда Чехов говорил: «В детстве у меня не было детства», он подразумевал под этим многое. Прежде всего, сам режим жизни детей Павла Чехова был не очень детским, вернее вообще не детским. Это был почти каторжный трудовой режим.

Лавочка Павла Чехова торговала с 5 утра до 11 вечера, забота о ней целиком была возложена на сыновей. Так велось приобщение к труду. День детей распределялся между лавочкой, гимназией, опять лавочкой, бесконечными хоровыми спевками и репетициями и такими же бесконечными моленьями. Кроме того, каждый из детей учился ремеслу, будущий писатель – портняжному. А самое главное, все без исключения должны были приучаться к самому искусству торговли, в которое входило знание приемов «обмеривания, обвешивания и всякого торгового мелкого плутовства, – как писал в своих воспоминаниях старший брат Антона Павловича – Александр. – Покойный Антон прошел из-под палки эту беспощадную подневольную школу целиком и вспоминал о ней с горечью всю жизнь. Ребенком он был несчастный человек».

Тяготы взрослой жизни

И все же при явном деспотизме, влияние отца в жизни Антона Чехова было далеко не отрицательным. Мелкий лавочник Павел Чехов, не гнушавшийся подчас неприглядными способами торговли, хотел сделать своих детей образованными людьми, хотел, чтобы дети были счастливее его. Он отдал их всех в гимназию, нанял для них учителя музыки, рано начал учить их языкам, так что старшие сыновья уже в отроческие годы свободно говорили по-французски.

Все рухнуло в одночасье. Отец разорился и вынужден был тайно бежать от кредиторов из Таганрога в Москву. Из обеспеченной семьи они враз стали бедняками, причем такими, о которых, потешаясь, судачил весь Таганрог.

Один из современников писал, что разорение Павла Чехова произошло после следующего. Он закупил как-то бочку дорогого прованского (оливкового) масла в надежде выручить хорошие деньги. В бочку с маслом упала мышь, да так и утопла там. Масло было безнадежно испорчено, но хозяину лавки было жаль выбрасывать целую бочку дорогого продукта. Тогда Павел Чехов нашел остроумный выход из этого положения. Он пригласил к себе священника и попросил его провести над маслом обряд очищения. Через несколько дней после обряда Павел Чехов собрал у себя знатных людей города, намереваясь потчевать их блюдами на этом самом масле. Никто, включая того же священника, не притронулся к яствам, несмотря на то что хозяин уговаривал: «Кушайте, господа, не брезгуйте! Масло теперь очищенное». История скоро разнеслась по городу, в лавку перестали заглядывать покупатели, а самих Чеховых еще долго дразнили: «Вы те самые Чеховы, у которых мышь в масле сдохла?» Разорение было неминуемо.

Шестнадцатилетний Антон Чехов вынужден был остаться в родном городе, чтобы окончить гимназию. Юноша, чей отец спасся позорным бегством и на которого мгновенно обрушились все тяжести взрослой жизни и насмешки обывателей. Трудно выстоять. Чехов выстоял с достоинством, оберегая свою независимость, внутреннюю свободу, особо не сходясь близко ни с кем. Все, что казалось ему посягательством на его свободу, вызывало в нем настороженность, подозрительность. Эта черта осталась характерной для него до конца его дней. Слишком тяжелым было подавление его свободы в семье и в гимназии!

Есть древнее ирландское сказание, где старый король дает наставления молодому, каким, по его мнению, должен быть истинный правитель. Среди этих наставлений есть и такое: «Не будь слишком суровым – от тебя отшатнутся. И не будь слишком добрым – тебя растопчут». Злость «доброго Чехова», гуманиста Чехова, доктора Чехова – не от внутреннего ли желания обезопасить себя, защитить свою независимость, внутреннюю свободу, не дать себя растоптать? Ох, как это дьявольски тяжело! Как это трудно – держать лицо, когда живешь в отчаянной нужде и пишешь на краешке подоконника смешные рассказы в разные журналы и газеты за копеечные гонорары. Когда распродаешь остатки домашней обстановки, занимаешься репетиторством, бегаешь по урокам и стараешься не обращать внимания на косые взгляды «хозяев», брошенные на твои продранные башмаки. Когда отсылаешь все собранные деньги в Москву и мучительно мечтаешь о стакане сладкого чая. Когда обиваешь пороги, униженно вымаливая о назначении именно тебе стипендии, которую выплачивает Таганрогская городская управа. Когда долгими ночами заучиваешь неподатливые, ускользающие из памяти латинские наименования костей, мышц и болезней, желая стать дельным врачом, а не шарлатаном.

Злой Чехов? Да, если угодно! Да, если под злостью понимать умение держать спину под ударами судьбы! Не опускаться до пошлости, мелочных дрязг, развращающих душу и тело и ничего не дающих взамен. А ведь именно ему, Чехову, так легко было бы соскользнуть и в пошлость, и в дрязги, и в болото обыденности. Кому, как не ему, недавнему Антоше Чехову, сыну мелкого лавочника, знать эти стороны человеческого бытия. Кому, как не ему, заметившему впоследствии в письме: «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям... выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».

Было бы гораздо удобнее примириться со своим положением и во всем винить судьбу-злодейку. Мол, и хотелось бы стать чище и совершеннее, да выше судьбы не прыгнешь. Всяк сверчок знай свой шесток! Но, нет! Это злой Чехов, гордый Чехов, великий Чехов! Тот Чехов, который «по капле выдавливал из себя раба». (Кстати, жутко не любила и не люблю эту фразу, за отсутствие эстетизма. Антон Павлович – признанный эстет и в творчестве, и в жизни – но уж очень сильно от этой фразы веет клиникой кожных болезней!) Тот Чехов, который провозгласил как заповедь: «В человеке все должно быть прекрасно: и душа, и мысли, и одежда». Тот Чехов, который определил кредо нового вида литературы – маленького рассказа, вбирающего в себя целую повесть или роман: «Краткость – сестра таланта», «Искусство писать – это искусство сокращать».

Он добился доселе небывалой в прозе емкости формы, он научился несколькими штрихами, особенно путем сгущения типичности давать исчерпывающие характеристики людей. И наконец, он, научившийся бережно врачевать человеческое тело, трепетно вознес и человеческую душу на достойную ее вершину. Ибо цена человеческой душе высока. Не стоит продавать ее задешево, не стоит разменивать на мелочи и позволять топтать ее, из боязни прослыть отстраненным, гордым или даже злым.

Господи, неужели люди всегда будут видеть только то, что им удобно, привычно, доступно их разумению?! Неужели так и будут называть: холодностью и отстраненностью – тактичность и деликатность; умение опрятно и достойно выглядеть – заносчивостью и эгоизмом; а искреннее (только действительно искреннее, а не с целью возвеличить себя) желание помочь – злобой и стремлением причинить боль?!

Да, Чехов умел причинять боль, он был врач. Думаю, он, подобно легендарному Жене Лукашину из рязановской «Иронии судьбы», мог бы повторить: «Я – врач. Мне часто приходится делать людям больно, чтобы потом им было хорошо». Но Чехов не причинял боли без надобности, из пустозвонства, из желания блеснуть красным словцом. Редкое качество – он умел чувствовать чужую боль как свою, а своих болей, учитывая тяжелый туберкулезный процесс в легких, у него было предостаточно.

Чехов никогда не забывал, что любовь к человечеству лишь тогда плодотворна, когда она сочетается с живым участием к судьбам отдельных людей. Жалость к конкретному человеку была его культом. Даже простые люди, никогда не читавшие Чехова, чувствовали в нем своего, «сострадальца». Куприн рассказывает, что когда в Ялте в присутствии Чехова на борту парохода какой-то офицер ударил по лицу одного из носильщиков, тщедушного татарина, тот закричал на всю пристань:

– Что? Ты бьешься? Ты думаешь, ты меня ударил? Ты вот кого ударил! – и указал на Чехова, потому что даже он понимал, что для Чехова чужая боль – своя.

Забытый грешник

Злой Чехов… Нет, это выдержанный Чехов, мужественный Чехов! Чехов, исцелявший пациентов и находивший время на долгие, подчас утомительные разговоры с огромной армией почитателей своего таланта, ибо ничто так не нужно человеку, как внимание и милосердие.

Пока болезнь его не вступила в последнюю безнадежную стадию, он не отказывал людям в общении, потому что не считал себя вправе их обидеть. Люди валили к модному знаменитому писателю, донимали Чехова пустяковыми, но казавшимися им глубокомысленными вопросами (все хотят выглядеть умнее и лучше!), а он только позволил себе маленькую табличку на двери: «Просьба не курить», и просил посетителей садиться подальше от него.

Это – Чехов, еще с молодости сформулировавший для себя кодекс воспитанного человека и следовавший ему всю жизнь, хотя составил он его для старшего брата Николая, талантливого художника, но беспутного человека:

1. Воспитанные люди уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы... Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя, не говорят: с вами жить нельзя!

2. Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам. Они болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом...

3. Они уважают чужую собственность, а потому и платят долги.

4. Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет в его глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице так же, как дома, не пускают пыли в глаза меньшей братии... Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают... Из уважения к чужим ушам, они чаще молчат.

5. Они не уничижают себя с тою целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: «Меня не понимают!» или «Я разменялся на мелкую монету!»... – потому что все это бьет на дешевый эффект, пошло, старо, фальшиво...

6. Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомства со знаменитостями… Истинные таланты всегда сидят в потемках, в толпе, подальше от выставки... Даже Крылов сказал, что пустую бочку слышнее, чем полную...

7. Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой... Они горды своим талантом. К тому же они брезгливы...

8. Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу, питаться из керосинки. Они стараются возможно укротить и облагородить половой инстинкт... Им нужны от женщины не постель, не лошадиный пот... не ум, выражающийся в умении... лгать без устали. Им, особливо художникам, нужны свежесть, изящество, человечность, способность быть... матерью... Они не трескают походя водку, не нюхают шкафов, ибо они знают, что они не свиньи. Пьют они только тогда, когда свободны, при случае... Ибо им нужна mens sana in corpore sano (здоровый дух в здоровом теле).

Я не могла отказать себе в удовольствии привести этот своеобразный кодекс чести. (Очень хотелось бы сказать, что следую ему во всем, но, увы, не могу. Далеко не во всем и не всегда получается). Кодекс этот, как мне кажется, лучше всего объясняет определение «злой Чехов». Злой, т.е. требовательный к себе и другим, доведший эту филигранную требовательность до культа, до хрустальной чистейшей деликатности.

Есть такой, странный на первый взгляд, пример деликатности. В комнату, где сидят несколько мужчин, входит женщина. Глаза у нее заплаканы. Что сделает вежливый человек? Правильно, уступит ей место. А что сделает человек не только вежливый, но и деликатный? Повернет свое кресло или стул спинкой к окну, чтобы заплаканные глаза женщины не были заметны.

Не приставать с участливыми расспросами, не бросать любопытствующие взгляды, а просто повернуть кресло. Вот! Я уверена, что Чехов свое кресло бы повернул. Не в молодости, нет. В молодости тот самый пресловутый, не выдавленный раб еще жил в нем. В более зрелые годы, когда ценой постоянной душевной работы были достигнуты изысканность внешнего облика и величие духа. Ибо величие духа – это внутренняя свобода, которая невозможна без уважения к себе и другим.

О Чехове, как и о любом крупном писателе, написано много. Есть люди, целиком посвятившие себя его творчеству. Честь и хвала им! Но по искреннему моему убеждению, самые точные и проникновенные слова сказал о нем свой же брат-писатель – Леонид Андреев. Когда-то я заучила этот отрывок из письма Андреева наизусть и помню до сих пор:

«О Чехове поспорим. По-моему, он был полон желания жизни, а не самой жизни. Оттого он остался до конца таким нежным, благородным и умным – настоящие обладатели жизни, как все законные мужья, плоски и грубы. Жизнь никогда не отдавалась ему;… его дача стояла ровно в двух кварталах от того места, где ему хотелось, чтобы она стояла; вероятно, каждый раз во время прогулки он смотрел на это место и думал: вот если бы сюда перенести дачу. Ему даже из деликатности было неловко жить, как другому неловко за табльдотом (столом) взять второй кусок мяса или выйти без галстука; но, вернувшись в свой номер, он писал великолепный голодный рассказ или письмо. Он никогда не лез в наполненный трамвай; он из вежливости образованного и понимающего человека не сопротивлялся смерти: раз бациллы, то какое же право сопротивляться и даже дискредитировать науку имею я, сам окончивший по медицине. На том свете он, вероятно, в аду – по какому-нибудь недоразумению; и притом не в страшном с огнями, а в каком-нибудь очень неприютном, голом, пыльном и сухом месте; но сам бог, раздающий праведникам жизнь, не так понимает всю тонкость и красоту жизни, как этот скромный, пыльный, забытый грешник».

Побольше бы нам таких скромных, пыльных, забытых грешников. Ах, Антон Павлович, Антон Павлович… Говорят, на мечах древних рыцарей вырезались слова: «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай». Мне кажется, вы были таким же рыцарем. Только мечом вашим было слово. Но обращались вы с ним согласно этому девизу. Не больше и не меньше. В золотой середине.

А.П. Чехов однажды заметил, что умный любит учиться, а дурак учить... Его, можно сказать, дополнил Б. Окуджава:

Дураком быть выгодно, да очень не хочется.
Умным очень хочется, да кончится битьем...
У природы на устах коварные пророчества.
Но может быть, когда-нибудь к среднему придем?

«ШколаЖизни.ру» -- познавательный журнал
Автор: Лямaн Бaгиpoвa
Просмотров страницы: 290